Поймала себя на том, что резко выросла. Не в том плане, что стала скучным и унылым "взрослым" и не в смысле - начала брать ответственность за свои поступки (мне кажется, этому либо учат в раннем детстве, либо учишься сам всю жизнь, хотя вообще тема непростая, ведь по факту, ты всегда сталкиваешься с последствиями и ответственностью, варьируется только то, перед кем отвечаешь и в какой форме). Я говорю скорее о восприятие мира. Все вокруг стало четче, тверже, реальнее и понятнее. Я - есть, и это хорошо. Мир есть, и это тоже хорошо. Происходить может разное, но сам по себе мир - безопасен, несмотря на войны, болезни и падающие кирпичи. Безопасен, потому что закономерен. Безопасен, потому что все ужасы от привидений до маньяков, которые раньше были чем-то хтоническим, непреодолимым, неизъяснимым вдруг обрели лица, имена и суть. Суть, которую можно познать, с которой можно взаимодействовать. Чувствую себя дикарем, который вдруг в зареве молний увидел грозный лик бога и впервые обратился к нему. Или - человеком, впервые осознавшем, что гроза - это не гнев всевышних, а результат естественных природных процессов, не имеющих к поведению людей никакого отношения. По сути и тот и другой обретают понимание явления и возможность осознанного контакта с ним, пусть даже мысленного. Жизнь не теряет элемент риска, но причинно-следственные связи становятся яснее. Уходит страшная, темная хаотичность. А еще начинаешь видеть предметы, ситуации и отношения с другого ракурса. Вроде так же, но - с оговоркой "на самом деле...". О'кей, быть может этого единого "на самом деле", единого для всех, и нет. Но "на самом деле, для меня... и, возможно, для другого это - ...". Да, пожалуй, все дело в четкости. Ибо как бы нам не хотелось, Ивлин Во был прав - мира "из трех измерений и пяти чувств" все-таки не существует.
Ставлю точку, бросаю взгляд в окно. Автобус медленно плывет по Большому проспекту, то и дело садясь на мели. Привычные вечерние пробки. Солнечно, и только сейчас замечаю, что солнце приобрело для меня свой привычный золотистый оттенок. Раньше, именно здесь, оно казалось серебряным, даже в июне. Открываю недочитанный роман. В нужное время, в нужном месте.
Мужчина встал, взял книгу и начал спускаться к морю. Грозовое солнце стекало по его плечам желтыми ручейками.
Он шел, весь окутанный светом.
С рубчатого неба нимбами и мантиями падал свет. Квадраты и круги света низвергались сквозь раскроенные облака и собирали в единое целое разрозненные куски: берег, скалу, мужчину и лодку. Его прошлое, его жизнь – уже не фрагменты, не разбиты на куски, но долгий изгиб движения, который он только сейчас признал.
И все равно свет. Изумительной тканью обернувший его, ангел кватроченто в нетканых одеждах. В руке его копье незачехленного света, скипетр и жезл, расцветавшие, пока он шел.
Он запел. Пел с того места, что было отмечено; из книги, из тела, из сердца. С того места, где укрывалась скорбь, – и не один раз, но много. Его голос был силен и звонок. Под языком его солнце. Он был человеком бесконечного пространства.
С вершины утеса две женщины вместе всматривались в даль. Или внутрь? В раме света не мир заключался, не его подобие, но странная равнозначность, где то, что считалось известным, переплавлялось, неизвестное начинало обнажаться, а то, что нельзя было познать, сохраняло тайну, но теряло ужас.
Все это видели они, а еще – море в золотой фольге, пурпуре и жемчуге скал.
Нет, было не слишком поздно.
То, что нельзя было познать, сохраняло тайну, но теряло ужас...
Ставлю точку, бросаю взгляд в окно. Автобус медленно плывет по Большому проспекту, то и дело садясь на мели. Привычные вечерние пробки. Солнечно, и только сейчас замечаю, что солнце приобрело для меня свой привычный золотистый оттенок. Раньше, именно здесь, оно казалось серебряным, даже в июне. Открываю недочитанный роман. В нужное время, в нужном месте.
Мужчина встал, взял книгу и начал спускаться к морю. Грозовое солнце стекало по его плечам желтыми ручейками.
Он шел, весь окутанный светом.
С рубчатого неба нимбами и мантиями падал свет. Квадраты и круги света низвергались сквозь раскроенные облака и собирали в единое целое разрозненные куски: берег, скалу, мужчину и лодку. Его прошлое, его жизнь – уже не фрагменты, не разбиты на куски, но долгий изгиб движения, который он только сейчас признал.
И все равно свет. Изумительной тканью обернувший его, ангел кватроченто в нетканых одеждах. В руке его копье незачехленного света, скипетр и жезл, расцветавшие, пока он шел.
Он запел. Пел с того места, что было отмечено; из книги, из тела, из сердца. С того места, где укрывалась скорбь, – и не один раз, но много. Его голос был силен и звонок. Под языком его солнце. Он был человеком бесконечного пространства.
С вершины утеса две женщины вместе всматривались в даль. Или внутрь? В раме света не мир заключался, не его подобие, но странная равнозначность, где то, что считалось известным, переплавлялось, неизвестное начинало обнажаться, а то, что нельзя было познать, сохраняло тайну, но теряло ужас.
Все это видели они, а еще – море в золотой фольге, пурпуре и жемчуге скал.
Нет, было не слишком поздно.
То, что нельзя было познать, сохраняло тайну, но теряло ужас...