Отягощенное столькими историко-культурными ассоциациями, слово «самоубийца» как-то несподручно заменять на эту флуктуацию псевдонаучности и академизма — «суицид». В последнем русскому уху не слышится крик, вопль, всплеск рук и мертвая тишина от осознания бессилия что-нибудь изменить. От него веет скукой, как от ботанической латыни в живой речи. Самоубийцы уходят из мира, оставляя не обесцененное пространство, не утрату смысла и ценности жизни, но, напротив, их необретение. Этот эмфатический жест отчаявшегося человека как ничто другое доказует наличие иной жизни, иного ее устройства, иных смысложизненных ценностей. Именно невозможность обрести их лично толкает людей на такой шаг. Я думаю, что именно это имел в виду автор «Дао дэ цзин», говоря: «Тот, кто пренебрегает своей жизнью, тем самым ценит свою жизнь».

<...>
Фантазмы фальсифицированного прошлого как абсурдные неотвязные идеи преследуют человека на всем протяжении его Истории, требуя от последней запрета на кровавые самопожертвования— способы регуляции архаического коллектива, дабы освободить пространство для внедрения цивилизаторских форм самоубийства: автомобильные и прочие транспортные катастрофы, алкоголизм, преступность, смерть от экологических кризисов, рост психических заболеваний, принесение в жертву не одного животного, а целого вида, и т. п. Вполне понятно, что мы способны на современные виды жертв, ибо впитали присущую предкам способность творить жертву, жить благодаря ее и ей. Запреты кровавых жертв на ранних ступенях цивилизации 10 лукавы, поскольку там запрещались не кровавые жертвоприношения как таковые, а лишь «устаревшие» их формы.

Савчук В.В. Кровь и культура.