Давным-давно в некотором царстве в некотором государстве жил-был… но , впрочем, и есть, и живет поныне, и будет жить впредь, да только не в царстве-государстве, а в траве косматой, на корешке горбатом, у Дар-древа трехствольного, под листвой зачарованной, спиной в древесину вросше… А кто? Может – дед Пихто. Может – баба, безымянная, ликом своим, ногой да зубом знамая. Или вовсе – ни дед, ни баба, а то, что древнее их. Во мху тысячелетий пойди-разгляди.
Сидит Баюшко (имен много, отчего б не назвать?) у Дар-древа, песни не поет, советы не дает, сказку не сказывает, а все одну речь ведет, в ней и песня, и сказка, и совет, и быль с небылью, коли есть небыль на этой земле. Ручьями льются по поляне истории. Смыкаются, продолжают друг друга, сворачиваются в плотные кольца и вновь разлетаются на множество частиц. Непростой узор выходит, и все хитросплетения, до мельчайшей ниточки, один Баюшко видеть может. Другие гадают, дергают узелки, да все норовят спутать. Хозяин не серчает. До того ль ему? Баюшко говорит.
И растут из-под Дар-древа истории, вдаль – дальше леса, вниз – ниже корней, вверх – выше неба, вглубь – глубже тонкой скорлупки, что окружает лес, и вылупляются в самых разных мирах. Обрастают плотью, полнятся кровью, глотают предложенный хлеб, пригубливают вино, делают, наконец, первый вдох , что дарует им голос и дух нового пристанища. А после – садятся и вслед за Баюшкой говорят.
Что ж, положим хлеб, пряный от трав, нальем густое, темное вино, и каждая из историй, рассказанных Баюшкой, да воплотится в своем времени и на своей земле.