[poezdsleduet]

В то утро гарнизон, охранявший Восточные ворота, так и не встал поприветствовать своего командира. Солдаты спали, облокотясь друг на друга. Те, что покрепче, громко храпели и хрюкали, новобранцы тихонько попискивали во сне. Это было по-крайней мере странно. После ужина им подали самое обычно вино, которое своей кислотой драло глотку и развеивало тоску уже многих поколений солдат. Наливали из той же бочки, в те же оловянные кружки, и за добавочной порцией мальчишку-слугу посылали в тот же трактир, куда с бутылями наперевес бегал еще его дед. Но гарнизон спал. Командир тоже не появился, вопреки собственному приказу начинать построение задолго до рассвета. Потом, конечно, все засуетились – где, как, почему, и стало не до бродяг, проникавших в город по ночам. А может никто и не спал? Гость подкупил караульных или обратился крысой, минул Восточные ворота и, дойдя до площади (в человечьем обличье – крыса из него никудышная), задал вопрос первой встречной:
-Скажи, дочка, где мне раздобыть хлеба да кружку воды?
Женщина глянула на него как на безумца.
-Если под твоим дырявым плащом не припрятано что-нибудь стоящее, хлеба ты здесь не получишь. И это чем тебе не вода? Кружку захотел! – насмешливо фыркнув, она поспешила дальше, а странник без тени смущения наклонился над лужей, зачерпнул ладонью бурую жижу и коснулся ее губами. От воды разило кровью, нечистотами, слабым привкусом металла. Мастер Керри удовлетворенно кивнул и вытер руку о карман. Теперь он знал, что дошел. Город вечной войны. Мужа и старших сыновей той женщины убили в уличных боях, средний мальчик, пастушок, ест траву со своими козами, а маленькая дочка отродясь не пила воды лучше, чем сейчас глотнул он. “Вот и на месте”, - пробормотал мужчина, направляясь к ближайшему жилому кварталу.
Поселился он в одноэтажном заброшенном домике с глубоким подвалом и просторным двором. Что-то подстроил, что-то подкрасил, укрепил ограду. Соседи наблюдали за ним с мрачным недоумением: ”В наши ли времена чинить крышу? Того и гляди – придут, камня на камне не оставят … дурачье! Инструменты где-то ж раздобыл!”. Впрочем, косые взгляды быстро сменились поклонами: выстругав последнюю полку, чужак вернулся к привычному ремеслу. А ценилось оно в городе больше кузнечного дела да воинского искусства. Мастер Керрис был лекарь. О его настоях, мазях и золотых руках прослышали многие, но принимал мужчина неохотно и даже гостинцам – хлебу, крупе, головкам сыра будто не радовался. Чем длиннее становились очереди больных у его ворот, тем больше он мрачнел и все норовил уйти с утра из города в ближайшие рощи. Теперь караульные пропускали мастера без вопросов, особенно когда видели у него за спиной огромную корзину для трав. Вскоре слухи дошли до королевского дворца и к лекарю пожаловал один солидный богач. С собой он привез маленького чахоточного сына, добрую лошадь и простую, но крепкую телегу. “Мало ли для каких нужд”, - заискивающе хихикал гость. Ребенок через три дня уже весело бегал по двору, мужички помогли Керрису обустроить место для Талой (ох и подивились соседи выбранной кличке), а сам мастер даже не улыбнулся. “Не здесь, так позже, в уличной давке… только воду в ступе месить”, - пробормотал он вслед отъезжающей карете и на целую неделю покинул дом.
Первое, что почувствовал Керрис, когда вернулся – едкая, пронзительная чистота. Она особой струей разрезала воздух, забивала звуки и запахи, размывала привычно грязные краски города. Мастер даже не сразу понял, что произошло. А, поняв, шагнул к воде. Не было нужды ее пробовать. Вместо бурого потока, несущего размокшие отбросы, по канаве бежала сверкающая в лучах солнцах кровь. “Избито”, - усмехнулся про себя лекарь, вспоминая, сколько пророчеств обращало реки в жижу человеческой плоти. Впрочем, теперь источником чистейших из вод было отнюдь не какое-то грозное явление, как обещали пророки, а всего лишь пара растерзанных трупов, перегородивших течение. Мастер плюнул в канаву, проводил взглядом уплывающее пятно и пошел возвращать городу его былой облик.
Как потом рассказывали старики, хищники пришли на закате. Тощие мелкие волки, едва стоящие на лапах от гнойных ран. Они появлялись на улицах, ползли к домам и всю ночь из-за стен слышался тоскливый вой. А к рассвету наступило молчание. Прячась от дурной темноты (в последние лет сто вся темнота была дурная), люди с тревогой спорили, стоит ли добить несчастных животных или лучше оставить их подыхать, а после поживиться шкурой да жилистым мясом. Вопрос решил местный пьяница. Отпихнув жену, он вышел из лачуги с дрыном и забил серого страдальца, лежащего у двери. Этот волк замолчал первым. Когда небо над городом посветлело, выжившие звери попрятались в укромных уголках, а над трупами мутной дымкой начали вставать духи. Впрочем, сами горожане не дали им имени, ибо духами звали только хранителей, а те, по словами Керриса, давным-давно покинули здешние очаги. Волки-из-неотсюда были в два раза крупнее мертвецов, с молочными шкурами и острыми зубами. Дубинки, ножи, визгливые заклятья обходили их стороной, будто холодное серебристое солнце берегло своих нечаянных детей. Убивали духи-звери с каким-то холодным ожесточением. Словно это была выношенная и тщательно спланированная месть. К вечеру они уставали, ложились на перекрестках, рядом с собственными трупами, и тихо смотрели на мерцающие льдинки звезд. А на улицах тем временем появлялись другие хищники, с еще теплой кровью, струящейся по бокам. Второе утро, третье, принесло людям новых убийц, а земле – тела, покрытые шерстью и кожей. Не было криков, грязной ругани, визга детей, не было свиста плети и глухих ударов оружия. Не было отбросов на дне канав. Не было заносчивости, жадности, злости, не было ненависти, что питала вечную войну, не было голода, не было сухой лихорадки. От того, заходя в ворота, мастер и ощутил чистоту.
Первый волк ждал у дверей кабачка. Он тяжело дышал, вывалив бледный язык, и мелко дрожал от боли. “Ничего, малыш, ничего. Сейчас и ваши пророчества перепишем”, - Керрис осторожно поднял животное и понес домой. До восхода луны испуганные горожане наблюдали из своих убежищ, как лекарь обходил ямы, сараи, погреба, ворошил стога сена и отовсюду вытаскивал раненых зверей. Самым слабым он прямо на земле вливал в пасть отвары из маленькой бутылочки, а иногда тут же делал перевязки. Затем брал пациентов на руки и нес в телегу. Сперва Талая выражало беспокойство по поводу столь непривычного груза, однако мастер умел утешать не только хищников. Убедившись, что отыскал всех, кому можно было помочь, Керрис вернулся в дом, закатал рукава, нагрел побольше воды и всерьез принялся за дело: резал, шил, перевязывал, растирал, менял промокшую солому, пока в окно не заглянули первые утренние звезды. Тогда лекарь оставил своих пациентов и занялся умершими. Их он погрузил обратно в повозку, запряг Талую и, взяв ее под уздцы, медленно повел к Восточным воротам. Предрассветный час окрасил силуэты домов густой синевато-пепельной краской. Где-то в трубе завозилась крыса. Минуя заросший пустырь, Керрис услышал негромкий рокот сверчков. Ночная тишина была сегодня по-человечески многозвучной. Нестрашной. Мастеру даже показалось, что за разбитыми створками окна растекается сонное дыхание. Край неба над крепостной стеной слегка порозовел, и Керрис начал рассказывать городу свою историю. Он говорил на старом языке, родившимся вдали от этих мест. Говорил о садах, где цветут каштаны, о грозном и торжественном предсказании, о справедливой радости учителя, о мальчике, что иначе прочитал и поверил. Город слушал в рассеянной полудреме. И они, другие, тоже слушали. Выбирались из своих подлунных убежищ, брели по улицам вслед за мастером, водили белыми лохматыми ушами и слушали, слушали, слушали. Тот учитель, под каштанами, делал дудочки для детей. Играть на них Керрис не умел. А без музыки, думал, не получится. Но однажды будущий лекарь представил, как будет говорить, и как они поймают каждое слово. Об этом мастер тоже решил рассказать. Круг зачарованных духов смыкался плотнее, вместе они выскользнули из Восточных ворот и поднялись на холмик, покрытый сухой травой. Там голос Керриса слился с их голосами, а его рассказ – с их рассказами. Позже смельчаки, забравшиеся на городские башни, клялись, что волки-из-не отсюда пели вместе с великим мастером, и некоторые даже тыкались мордами ему в уши, будто хотели что-то нашептать.
Когда истории кончились, Керрис завел уже другую, не свою песнь. Хранимые мудрейшими, идите смело, толкайте двери и не сходите с пути до первого вздоха, до первого луча, до первого глотка, до первой крошки, до первой земли, что окажется страннику новым ночлегом… И они шли, растворяясь в восходе солнца, шли смело, утешенными детьми. Последний дух исчез. Мастер не спеша развел погребальный костер, думая, что на другой стороне, где, быть может, еще глубокая ночь, им будет не так темно. Черные клубы дыма взлетали к холодному бледно-голубому небу, а в городских домах зажигали светильники. Утро явилось в свой срок, но живые все равно ставили на окна трепетные рыжие огоньки. Возвращался Керрис молча, принимая снедь, одежду, масло и прочие дары легким кивком. Талая лениво шагала по грязным растекшимся лужам. Лекарь потер ладонью глаза и подумал, что теперь это немного другой мир, и будущее уже не наступит. Одно настоящее, из года в год. По-крайней мере, пока он сам остается здесь и сейчас. У калитки мастера встретил трехпалый волк, упорно пытавшийся стянуть повязку. Керрис легонько щелкнул его по морде, сел на корточки и поправил тряпку, служившую бинтом. Зверь покосился вниз с недоверчивым любопытством.
-Да ты у нас самый крепкий, приятель? Ну, пошли. Поглядим, чем люди добрые угостили…
Вскоре довольный пациент лакал кашу с бульоном, а мастер посасывал сочный кисло-горький корешок. Он знал, что к вечеру в город придут новые страдальцы. Их станет меньше, но приходить они будут с каждым закатом. Трехпалый и еще несколько волков окрепнут, Керрис выпустит их в леса, через Западные ворота. Остальные же сменят серые шкуры на невесомо-белые, и утром мастер расскажет им последние истории. Так продлится много-много лет. Степные племена, что должны были захватить опустевший город и прогнать духов, свернут в другую сторону – к морю. А человек с книгой, уже покинувший дом, истопчет сотню дорог и будет терпеливо ждать, пока в главном святилище города зазвонит колокол. Тогда он войдет, и предсказание сбудется. Пусть немного иначе, но все предсказания сбываются в том или ином мире. Потому что в них верил хотя бы один человек.